Сияющее кружево мира

Журнал «Леди-клуб», номер 1 / 2016 (июнь)

Совершенно документальное описание посещения мастерской Полины Горецкой – сначала в рифму, а потом и прозой.

О неумолимый истории ход!
– Ты кто? Музыкант? Музыканта – в расход!
– Да нет, я завлит, то есть музыковед.
– Тем более! Музыковеда – в кювет!

Карьера умчалась, с пронзительным свистом
Вперёд унеслась на колесах Фортуна.
Но вот удивительно: два станковиста –
Художников пара, сравнительно юных,

Не дали пропасть не у дел, то бишь вскую –
Зазвали собрата к себе в мастерскую.
В глазах окружающих автор неглуп.
Быть может, напишет статью в «Леди-клуб»?

Вздыхает завистливо бывший завлит:
Он толком не знает, где тут оргалит,
Зависят ли формы мазка от холста.
Сидит пред картиной, сомкнувши уста.

Её угощает художник Полина:
Вот в пышном цветеньи калина-малина,
Вот кружевом белым осыпанный сад,
Вот розовой розой – натурщицы зад.

А вот зарождение гендерной драмы:
На диптихе две знаменитые дамы.
Налево – запомните, русские детки, –
Немецкая Клара, сиречь Клара Цеткин.

Направо – еврейско-немецкая Роза.
Привычный читатель ждёт рифмы: «мороза»?
Ждут рифмы Самара, Москва, Петербург –
Цирроза? Склероза? Нет-нет, Люксембург!

Ну-ну… Люксембург… Маловато, однако –
Не лучше ли Бельгия вкупе с Монако?
Достойны картины Полины Горецкой,
Чтоб ей предоставили берег турецкий!

Берегитесь, любезные читательницы! В таком духе можно рифмовать километрами. Но разбушевавшийся автор наконец внял Музе Самокритики и унял Музу Поэзии. Разогнал облако метафор и ассоциаций, так и реющих вокруг белокурой головки Полины. Реющих кем? или чем? Лёгким лепестком со своих цветочных натюрмортов, синеглазой Эвридикой из любимой записи «Орфея и Эвридики» (режиссёр Жан-Пьер Поннель, 1978 г.), летучим лучиком, залетевшим, видно, с Олимпа…

Я об этом почему пишу? Чтобы оправдаться перед нелюбителями поэзии за целых 32 рифмованных строчки? Чтобы охарактеризовать поэтическую летучесть внешнего облика художницы? Нет, нет и нет. Дело в другом.

Всегда бывает интересно сравнить: вот художник, а вот его создания. То ли внешность художника – отражение его живописи. То ли живопись художника – его автопортрет (даже если на картине – букет цветов, опушка леса или стадо, в закатных лучах бредущее с пастбища). И Ван Гог, значит, с его сумасшедшими подсолнухами, и Шишкин с его строевым лесом, и Констан Тройон с коровами и сторожевыми собаками – не подсолнечные соцветия это, не стволы сосен и не пятна на коровьих боках. Это душа художника, таинственным образом перетекающая во внешние формы. Ну да, известно же: дух формирует бытие. А бытие? Скрывает жизнь духа. Дух сжигает бытие в пламени цвета.

Вот ведь удивительно: абсолютно русская живопись – и абсолютно немецкое отношение к цвету! Как это читается: пламенные вспышки контрастных языков пламени, как у Ван Донгена. Альберт Эйнштейн – фантастическое разноцветное пламя, неизвестная космическая энергия искривляет завитки волос, вселенской радугой оседает на всем известных чертах лица учёного.

Блики, вспышки энергии, отсветы волшебного костра!

Что за костёр? Всё о нём – в любимой немецкой книжке «Marchen von den Hugeln» – «Сказки Пригорья» писательницы Вальтраут Левин. (Так я себе позволила перевести, поскольку по-русски книга мне не встречалась.) В этой волшебной романтической сказке как раз такой возжигают. Выходит престарелый волшебник в сад. Сгребает сухие октябрьские листья. Оглядывается – никто его манипуляций не должен заметить, он свою волшебную сущность не афиширует. И подливает в костёр жидкость из флакона. Костёр вспыхивает невиданной радугой цвета, выпускает малиновые, зелёные, фиолетовые протуберанцы. Вот, например, как на палитре художницы.

В детстве вычитала где-то: «суггестивная роль цвета». Про что это было сказано? Про кого? Наверное, про Гогена. Тогда я это поняла очень приблизительно. Потом, имея счастье работать в Академии культуры с прекрасным самарским художником и искусствоведом Владимиром Булековым, наконец уяснила себе кое-что про цвет. (Булеков преподавал и в Самарском художественном училище, и его влияние на выпускников училища, в том числе и на Полину, ясно ощущается). Владимир Максимович и в лекциях своих про это говорил, и просто на моих глазах в мастерской работал над своими картинами – было видно, что цвет поёт, создаёт гармонию, нечто вроде аккорда, выражает мысль художника. Цвет, а не сюжет. Белый блик. Жемчужный перелив цвета. Сияние или суровая тьма. Просто букет цветов, просто лошадь или корова – о чём это? А то и беспредметная живопись – тут уж совсем не надо высматривать в картине содержание, сюжет, нравоучение, похожесть на предметы реального мира.

Поэтому, наверное, всегда так притягателен сам вид палитры, так много говорит он про какие-то подсознательные вещи. Вот, например. Чем-то нам очень импонирует эта толстая золотая змея, через карту неведомого материка пробирающаяся к синеве безвестного океана. Макая кисть в это радостное золото, используя для фона эту ликующую лазурь, хорошо, наверное, Благовещение писать – так Беато Анжелико конкретизировал свои лазурно-золотые двузвучия. Полтысячелетия назад. С тех пор для того, чтобы писать Икону Мира, необязательно вырисовывать нежный профиль девы Марии и золотые крылья ангела. Вот у Полины Горецкой, например, в «Предчувствии весны»: никакого архангела Гавриила. Просто пасущаяся белая лошадка. Золотая невинность ангела и Богоматери трансформировалась в золотистую наготу натурщицы. Лазурь небес собрана в букет и украсила стол…

Живопись – искусство, обращённое к самому себе, картина пишется про счастье сочетания золота и синевы. А не про то, что по Волге катерок мчится.

Про вспыхивающее, как рана, красное пятно в середине картины – кто и чем рассёк до крови плоть мира, кто нанес бытию кровавую рану? Жалко нам его, это окровавленное бытие? Не жалко, уж очень красивы эти яркие вспышки цвета, это сияющее кружево мира…

Автор: Наталья Эскина