Иные пейзажи, о дальней земле...

В старину наш город называли «русский Чикаго». Почему именно Чикаго? Может, чрезмерность купеческого достатка была столь же приметной, как и у преуспевающих заокеанских дельцов, а может, бесшабашные «самарские горчичники» смахивали своей лихостью на тамошних героев улицы. Так или иначе, это сравнение закрепилось за Самарой надолго. Образ города – то, что может быть интересно не только этнографу или историку, но и художнику. А героиня нашей истории – самарчанка Мария Казанская – как раз художник.

Она окончила художественную школу, Самарское (тогда Куйбышевское) художественное училище и затем Московское Строгановское училище. В Чикаго она бывала не раз, как впрочем, и во многих других городах Америки, поскольку живет в этой стране уже много лет. Можно ли и в самом деле сравнивать два таких разных города? И какой окажется лучше? На летней практике в художественной школе (что располагалась раньше на улице Буянова), а затем в Самарском художественном училище Маша частенько рисовала улицы и дворики старой Самары. Эти резные воротца, крылечки и наличники лишены роскоши и лоска, но обладают ценностью иного порядка – художественной. У каждого из домов – свое лицо. Они – почти живые существа, да и разве не предполагают наличники – существование лица, а слуховые окна – слуха? Немало таких зарисовок хранится в самарской квартире Маши. В Америке, даже «одноэтажной», нет таких домов. Нет тополей, роняющих каждую весну мохнатые сережки, нет четкой геометрии улиц, ведущих к Волге, и самой Волги с ее запахом солнечного ветра, рыбешки и водорослей. В Америке, а точнее, в Калифорнии, где живет сейчас Мария, растут баобабы и секвойи, пальмы и апельсиновые деревья, там нет волжских просторов, но есть уединенные бухты, обрамленные скалами, нет привольных степных равнин, но есть долины цветущих холмов, простирающиеся до океана. Итак, Мария не сравнивала ни города, ни страны и уехала не потому, что в Америке больше комфорта и привилегий. Просто она не из тех, кто говорит «гудбай» своим мечтам, «нет» – стране, «где ни разу я не был». А потому ее «бумажный пароход», вернее, самолет однажды улетел только в одну сторону – туда, за океан. И началась другая жизнь. Совсем не такая безоблачная, как можно предположить. С тяготами, муками и разочарованиями. Всем тем, что человек чувствует, когда чужая, иная среда испытывает его «на прочность». И надо не просто не сломаться, но и выжить, как «творческая единица». Понять, чем живет изобразительное искусство Америки, каковы предпочтения американских ценителей современного искусства. Оказалось, что разброс этих предпочтений весьма велик и само искусство очень разное. И вот эта свобода самовыражения оборачивается для одних – растерянностью, для других – суетливой погоней за коммерческим успехом. Труднее всего следовать чувству собственной правоты, своему авторскому «я», когда кажется, что никто, кроме тебя самой, эту правоту не разделяет. В наступившие времена постмодернистской невнятицы самоидентификация художника еще более сложна. Естественность так легко спутать с ограниченностью, экспрессию – с клюквой масскультуры, цельность – с безыскусностью. И все-таки естественность и цельность, присущие Марии Казанской, как художнику, – те редкие качества, которые невозможно ни развить путем самоусовершенствования, ни сымитировать – они даются от рождения. И если принять их как безусловные свойства ее натуры и доверить художнице свое неискушенное зрительское внимание – оно будет вознаграждено целом рядом удивительных открытий. Реалистичность работ Марии, поманив исходной правотой, незаметно увлечет зрителя дальше, где претерпит превращения, распадаясь на фактурные пастозные субстанции, на свободное вальсирование графических и живописных экспериментов, на полифонию художественного высказывания. Так, мотивы калифорнийской природы предстают перед нами то в виде узловатого каштана, четырежды переживающего свою древесную жизнь на холсте, то в виде знаменитых калифорнийских холмов, являющих себя и эпическими далями, и сгустком витальной энергии, чувственной и дразнящей, как живая плоть. Цикл «Вода и камни» удивляет множественностью и неповторяемостью нюансировок этой основной темы. Каких только камней и вод не увидит зритель! Вот берег океана, выбеленный ярким, почти неземным светом, спорящим с чернотой выступающих камней – футуристическая фантастичность этого пейзажа контрастирует с элегической сдержанностью совсем иных камней и вод; (илл.) вполне реалистическая трактовка заданной темы в одной серии работ спорит с другой, содержательность которой перемещена в сторону формальных решений. Искусствовед Б.М. Бернштейн отмечает: «На выставке Марии Казанской в Стенфорде, весной 2008 года, можно было видеть, как сходятся крайности. Видимый разброс интересов и визуальное многоязычие легко сочетаются у нее с преданностью однажды найденным темам. Ключевыми словами в этом случае будут «серия» и «варьирование»… При этом постоянство модели сохраняется – как страж и гарант классической формы вариаций, как инвариантная константа меняющегося мира». Итак, варьирование, как способ художественного высказывания, как условие игры, которую художник предлагает зрителю. Кстати, еще один, не менее значимый в ряду остальных мотив творчества Марии так и называется – «Игра в жизнь», хотя слово «игра» здесь обозначает лишь художественный прием. Главной же является тема детства – слишком безусловная, чтобы считаться простой или иметь реванш по части оригинальности. Насколько быстро может быть исчерпан интерес художника к своей модели, даже если эта модель – твой сын? Пять, десять портретов? Оказывается, интерес этот может быть бесконечен, а концепций того, каким образом может быть запечатлен мальчик – великое множество. Однако сквозь полифонию этих трактовок особой мелодией звучит тема какого-то неведомого, почти небывалого счастья – оно в этой милой радостной фигурке мальчика, в особом, счастливом свете, разливающемся вокруг, в синих тенях на фоне белого песка и почти угадываемом звуке мяча. Впрочем, эта волшебная картинка вскоре трансформируется в то, что и обозначено художницей «Игрой в жизнь». «Что тут, собственно, делается? – пишет в своей монографии о Марии Казанской искусствовед Б.М. Бернштейн. – На четырех, иногда – на трех или даже на двух одинаковых, прямоугольного формата листах, изображена одна и та же фигурка Никиты: мальчик шагает, или сидит на песке, или поднимает руки кому-то навстречу – никаких поясняющих деталей нет, но освещение, тень и характер фигуры не оставляют сомнения в том, что это солнечный свет, песок, пляж. Эстетические приключения происходят в открытых пространствах. Листы наклеены в простых порядках на охватывающий, фоновый лист плотной бумаги, наподобие обоев, с повторяющимися узорами или картинками». Благодаря такому подходу зритель, как и во многих работах Марии, становится соавтором, партнером в этой игре, где в конце концов побеждает настоящее искусство. Уже с середины 90-х картины Марии появились в галереях в Нью-Йорка, Чикаго, Беркли, в калифорнийском городке художников Кармеле. Казанская стала членом Профессиональной лиги американских художников, ее работы (в их числе, например, портрет мужа и сына за чтением) выставлялись в легендарном клубе Салмагунди на Манхэттене. Ее картины были представлены в арт-музеях Санта-Клары, Лос-Гатоса и Бейкерсфилда. Персональные выставки прошли в галереях университетов Беркли и Стенфорда, музее Матуранго в южной Калифорнии, в культурном центре штата Орегон городе Грантс-Пас. Работы Казанской выставляются в самых разных городах США и Канады: в Чикаго в галерее «Юнион стрит», в экспериментальном театре «Нью Сити» в Гринич-Виллидж (Нью-Йорк), в галерее «Кауфман» Шиппенсбургского университета в Пенсильвании и многих других.

Выставка Марии Казанской – первая на ее Родине, состоится 24 июня в галерее «Вавилон».

Автор: Ольга Соколова