Где цветут косовские божуры (продолжение)

Областной журнал «Самара и Губерния», номер 3#2012 (сентябрь)

Видовдан

Видов день – так называют в Сербии 28 июня, день святого Вита или Вида. Для сербов это главный национальный праздник, день славы и скорби одновременно. На Видовдан перестают куковать кукушки, а в глухую полночь реки, по преданию, окрашиваются кровью – как это было тогда, 28 июня 1389 года, когда на Косовом поле произошла знаменитая битва с турками, которая считается началом пятисотлетнего османского ига. Многих удивляет, что сербы празднуют день своего поражения, хотя некоторые историки утверждают, что в день Косовской битвы превосходящие силы турок всё же были разбиты. Так или иначе, но не поняв «косовского мифа», невозможно понять сербский характер и нынешнюю, практически безнадёжную, борьбу за сербское Косово.

По преданию, князю Лазарю Хребеляновичу, возглавлявшему сербское войско, когда он накануне битвы молился в своём шатре, явился ангел и предложил выбор между земным царством и Небесным. «Если хочешь, Лазарь, вы победите, – сказал посланник Небес. – Ты будешь править богатой и сильной страной, но процветание это продлится недолго, а сербский народ постепенно утратит свою веру, величие и память предков и станет лишь одним из многих, от которых осталось лишь одно название. Если же ты выберешь Небесное царство, то ты и твои соратники сложите свои головы на поле брани, а народу твоему придётся претерпеть множество страданий, но сербы навсегда останутся верны православной вере, верны Христу и сохранят свой национальный дух, язык, характер…»

О выборе Лазаря поётся в народной песне:
Земное царство – лишь на малое время,
А Небесное – вовек и довека.

С решением князя согласились и воины. Была отслужена литургия, и всё войско причастилось перед битвой. Предания обычно связывают это причастие с прекрасной и, увы, ныне регулярно оскверняемой албанцами церковью в селе Самодрежа на Косовом поле, недалеко от места битвы, но также местом этой литургии называют и церковь в Лазаревой столице Крушевце, и монастырь Новая Павлица на Ибре, недалеко от границы Косова, и некоторые другие храмы и монастыри. Что и неудивительно – ведь воины шли на место битвы с разных сторон – с севера, из Поморавья, из западных Зеты и Боснии, с востока, со стороны теперешней Македонии, и можно предположить, что литургии служили во всех церквах, которые попадались на протяжении пути сербского войска…

В этой страшной и кровопролитной битве сербы потерпели поражение, но это было такое поражение, о котором даже турки вспоминали с невольным преклонением перед стойкостью и отвагой своих противников. Сербский воевода, княжеский зять Милош Обилич проник в турецкий лагерь под видом перебежчика и убил султана Мурата спрятанным под одеждой кинжалом, за что, конечно, и сам тут же был зарублен. Сам Лазарь, которому в момент битвы было уже около шестидесяти лет, доблестно сражался на переднем крае, под ним убили трёх коней, но и сам он, израненный, в конце концов был взят в плен и обезглавлен по приказу сына Мурата Баязида. Нетленные мощи сербского князя, причисленного православной церковью к лику святых, покоятся теперь в некогда построенном им же у подножия лесистых гор монастыре Раваница, в церкви, украшенной сказочным каменным кружевом…

…Грачаница – большое село, сербский анклав неподалёку от Приштины, с монастырём Успения Пресвятой Богородицы, построенным в XIV веке как «задужбина» (место, где молятся «за душу») короля Стефана Милутина. После войны 1999 года сюда была перенесена из Призрена кафедра епископа Рашко-Призренского.

Во дворе монастыря, на деревянном помосте под установленным на случай дождя навесом, служит видовданскую литургию патриарх Сербский Ириней. Древняя церковь не вмещает всех собравшихся – людьми заполнена площадь перед храмом, всё пространство до ворот… Перед самым причастием вдруг хлынул ливень, да такой, что казалось, разверзлись небеса. Это внесло некоторую сумятицу – толпа мгновенно расцвела зонтами, но те, кому места под ними не хватило, побежали прятаться под деревьями, под карнизами… Однако дождь кончился так же внезапно, как и начался, и служба пошла дальше своим чередом.

После литургии праздник продолжается на Газиместане – так называется мемориал на поле битвы, на месте, где принял мученическую смерть князь Лазарь. Площадь и улица перед монастырём заполнены разномастными автобусами, на которых из разных уголков Сербии приехали паломники. С трудом втискиваюсь в битком набитый автобус какой-то из местных общин, но едва мы отъезжаем от монастырской площади, начинается то, что по-сербски называется ёмким словечком «гужва»: длинная вереница транспорта ползёт по запруженной улице невыносимо медленно, как через московские перекрёстки в часы пик.

Наконец – пробились, вырвались на широкую трассу, помчали с ветерком. Но впереди ещё Приштина с её узкими проездами между котлованами новостроек… Вот уже знакомый портрет Билла Клинтона на бульваре его имени, уменьшенный клон американской статуи Свободы на крыше отеля (такой вот он, новый косовский патриотизм!) – и опять ползём-гужуемся со скоростью полметра в минуту. Сзади в который раз запевают то «Гимн косовских юнаков», то «Ой, Косово, Косово!..» – грубые мужские голоса горланят нестройно, но драйв бешеный. При этом такт отбивается ладонями по стенам, автобус сотрясается от оглушительного грохота. Албанец из стоящей на обочине машины показывает нам средний палец, ему отвечают тем же – в десяток рук. Он смеётся, сербы тоже – всем весело, все довольны собой…

Со стороны это кажется какой-то забавной игрой, вроде футбольного матча. Потом уже узнала, что в этот день в Косовской Митровице шиптари закидали камнями автобусы с сербами, возвращавшимися с Газиместана, и были пострадавшие. Подобные провокации происходят каждый год, но приезжающих на Косово поле на Видовдан меньше не становится – объявления об организованных поездках я видела перед этим и в Белграде, и в Нише. Приезжают люди и из-за рубежа, причём не только православные – в монастыре в Грачанице я ночевала в одной келье с католичкой, полькой Корнелией из Кракова…

Снова вырываемся на трассу, ещё немного, и автобус становится у обочины, у подножия пологого холма, где высится башня-монумент, на которой сверху донизу растянуто полотнище с иконным изображением святого князя Лазаря. Кто-то разворачивает флаги, транспаранты, кто-то несёт иконы…

– Ко-со-во jе срце Србиjе! Срце Србиjе! Срце Србиjе! – хором скандируют впереди, и это отдаётся в груди с каждым шагом, ударами сердца… – Ко-со-во jе срце Србиjе!..

По левую руку, метрах в ста от дороги, какое-то военное сооружение – решётчатая наблюдательная вышка, колючая проволока, солдаты. Рядом – развалины, зарастающие травой: потом мне объяснили, что здесь была церковь, разрушенная албанцами. Газиместан охраняют военные и косовская полиция, сам мемориал тоже обнесён «колючкой», но сейчас через пропускной пункт народ валит валом. В основном все сосредоточились на площадке вокруг башни, где теснятся флаги и куда ведёт широкий бетонный всход. Небольшая сутолока, люди смолкают, расступаются – и через толпу быстро проходит Патриарх Ириней, с ним владыка Теодосий, священники, монахи… Потом, через какое-то время, проходит кто-то ещё, кого я не разглядела, тоже со свитой, – но его встречают недовольным гулом и начинают скандировать: «Ратко Младич! Ратко Младич!» Наверное, приехал кто-то из сербского правительства, выдавшего легендарного генерала в Гаагу как раз незадолго до этого…

Патриарх служит молебен. Звучат речи, но туда, вперёд, не пробиться, и я обхожу башню кругом. Позади башни – вход внутрь, на винтовую лестницу, по которой можно подняться наверх, туда выстроилась очередь. Вокруг площадки – скошенная трава, забор из сетки с колючей проволокой, за ним – кустарник… вдалеке какое-то куполообразное сооружение – наверное, это и есть могила султана Мурата, которого зарезал здесь Милош Обилич… дальше луга, пологие холмы, дальние горы… всё как у нас, где-нибудь на степном юге России. Лиловый шалфей и жёлтый подмаренник, листья земляники и колоски луговых злаков, зверобой и ромашки, дикий горошек, ползущий вверх по сетке ограждения… А где же красные дикие пионы-божуры, выросшие, по преданию, из пролитой здесь крови и цветущие только на Косовом поле? Утешаю себя тем, что не сезон – даже у нас все пионы отцвели ещё в начале июня… Правда, потом мне сказали, что увидеть божуры всё-таки можно и на Видовдан – если отойти подальше в поле…

В этом году, прочитав в Интернете новости из Сербии после 28 июня, мне пришлось с болью констатировать, что на Видовдан на Косово поле я успела съездить очень вовремя. Потому что в этот раз на пограничном переходе Мердаре и на подступах к Газиместану людей встречали полицейские кордоны самозваной власти Косова и отбирали всё, что имело отношение к сербской символике. Отнимали и бросали в кучу на землю флаги и плакаты, насильно стаскивали, в том числе и с женщин, майки с «крамольными» надписями и рисунками, а по некоторым сведениям, снимали даже нательные кресты (!). Сопротивление жестоко подавлялось – в стычках на границе было ранено около двадцати сербов, а при проезде через Приштину закидали камнями и бутылками с зажигательной смесью автобусы со школьниками из Грачаницы (серьёзно пострадавших, к счастью, не было, но ремонт школьных автобусов, доставляющих на учёбу детей из дальних анклавов, к новому учебному году стал серьёзной проблемой для и без того нищих сербских общин. Страшно не хочется верить, что прошлогодний Видовдан был для сербов последним, отмечаемым в таком виде на месте битвы, на Газиместане, но, увы, такая перспектива в свете событий кажется более чем реальной... И снова надежда на чудо.

По оккупированной земле

На следующий день я еду в Метохию – так называется юго-западная часть края. Метохия в переводе с греческого – монастырская земля, её плодородные долины и виноградники на солнечных склонах холмов с древних времён принадлежали православным монастырям – задужбинам сербских властителей. Добираться туда приходится на такси – других способов сообщения между сербскими гетто не так много. На север Косова попасть было совсем не трудно – автобус из Белграда в северную часть Косовской Митровицы ходит несколько раз в день. Курсирует маршрутка между Митровицей и Грачаницей – сербским анклавом с монастырём неподалёку от Приштины. Из Грачаницы в Липлян – городок, где осталось около трёхсот сербов, я ездила в стареньком микроавтобусе липлянского жителя Миленко, зарабатывающего на жизнь извозом по маршруту; такая же частная маршрутка бегает и в посёлок Косово Поле. А вот что касается Метохии и анклавов на юге и востоке – Штрпце, Ново Брдо, то их сообщение с «Большой землёй» затруднено. Иногда – не каждый день – бывают автобусы, принадлежащие сербским общинам и разным благотворительным организациям (именно таким я и добиралась обратно из Великой Хочи).

Можно, конечно, путешествовать и албанским общественным транспортом, но для сербов это по-прежнему небезопасно, а для иностранца, которого интересуют сербские анклавы и православные святыни, сложно – сначала нужно как-то добраться до автостанции, доехать до ближайшего к пункту назначения албанского населённого пункта, а потом уже и до места – на такси или пешком, практически не зная дороги (либо имея с собой подробную карту или навигатор). Между двумя враждебными параллельными мирами на Косово официального транспортного сообщения нет, и нет в албанских городах указателей на православные церкви и монастыри, будь они хоть трижды памятники архитектуры мирового значения. Вот и приходит на помощь частный извоз, несмотря на дороговизну. Впрочем, местные пользуются им разве что в экстренных случаях – хотя цены на бензин сравнимы с европейскими, свои машины тут есть у многих, в большинстве старенькие, ещё югославские «Заставы» да иномарки – от подержанных европейских автомобилей до наших «Жигулей» (поэтому упоминание города Самары в основном вызывало там ассоциацию с «Ладой-Самарой»).

…Милан Нечич – парень лет двадцати пяти. Он работает вместе с отцом – таксистом из Грачаницы, с которым я и договаривалась о поездке, – тот посылает его в дальние рейсы. Мир тесен – и, слово за слово, обнаруживается, что три года назад именно Милан возил в те же края моего «френда» по «Живому журналу». Милан – умница, светлая голова, он учится в бизнес-школе в Приштине и прекрасно говорит по-английски и по-албански – так что шиптари на заправках, у которых он спрашивает дорогу, и не подозревают в нём серба. Вместе с тем Милан – сербский патриот и большой поклонник России, он мечтает скопить денег, чтобы поехать в Москву и найти себе там русскую невесту. В разницу культур и менталитетов, препятствующую счастливой семейной жизни, он не верит: «Мы же славяне, православные!».

Мы проезжаем знаменитый аэродром в Слатине, где весной 1999-го расположился русский батальон после марш-броска из Боснии. Тогда русских воинов встречали как освободителей, с надеждой на то, что отобьют, сумеют защитить, не дадут в обиду… Дальше начинаются невысокие горы, покрытые лесом. За ними – уже Метохия. Милан рассказывает, что здесь, в этих лесах, албанские боевики ещё при социалистической Югославии вели войну с сербскими полицейскими – нападали и расстреливали из засады, похищали и убивали после зверских истязаний.

А операции властей против этих бандитов «международное сообщество» сочло впоследствии «геноцидом мирного населения», «гуманитарными» бомбёжками развязав руки геноциду настоящему – теперь сербские названия сёл и городов на дорожных табличках и указателях здесь замазаны краской, а вдоль дороги зарастают травой развалины православных церквей и сербских домов. Зато повсюду, как грибы, торчат помпезные памятники «героям-освободителям» из УЧК – под неизменными чёрными орлами на красных флагах и в форме этих стилизованных орлов из чёрного мрамора. «Такие вот у них герои! – презрительно замечает Милан. – Когда стреляют из-за угла и драпают, это разве герои? Это «кукавицы»… (Кукавица – кукушка, в переносном значении – трус. – Н.Л.)

Похоже, что Милан ощущает себя здесь «разведчиком в тылу врага», и это ему по-мальчишески немного льстит, щекочет нервы. На въезде в Джяковицу, одно из самых опасных мест для сербов во время «рата», он останавливается и просит сфотографировать его на телефон рядом с въездной табличкой с названием города – «показать друзьям, что был здесь». «Зоти!» («господин», вежливое обращение по-албански) – окликает он какого-то албанца на заправке и расспрашивает его о дороге, а потом, садясь в машину, вполголоса пугает меня: «Вот знал бы он, что мы – серб и русская…» – и, выразительно подняв палец, изображает выстрел. Правда, тут же поясняет: «Сейчас – уже нет. Вот раньше…».

Мне не страшно – опасность действительно кажется эфемерной, не больше чем риск нарваться на маньяка или грабителя где-нибудь на трассе «Самара – Тольятти». В чём убеждали и едва ли не гигабайты прочитанных перед поездкой интернет-отчётов о путешествиях по Косову и Метохии, авторы которых спокойно проезжали по этим дорогам в том числе автостопом или на машинах с российскими номерами (кое-кто даже с маленькими детьми), останавливались в гостиницах, общались с албанцами и встречали, в общем-то, доброжелательное отношение – люди везде люди… Но после лета 2011-го, когда албанцы решили взять под контроль проездные пункты на севере Косова, а сербы в ответ начали строить баррикады, ситуация вновь обострилась – как раз на той трассе, в Зрзе, что находится у поворота на Ораховац, осенью расстреляли двух сербов, отца с сыном, выходящих из придорожного кафе…

В албанском Косово очень хорошие дороги – западные «друзья» вложили в них уйму денег. Но очень бестолково организовано движение в городах – много улиц с односторонним движением и мало указателей и ориентиров – так, мы долго кружим по Джяковице, несколько раз проезжаем мимо одних и тех же мест. Милан рассказывает, что здесь вовсе не осталось сербов, но я как раз незадолго до этого читала о пяти пожилых женщинах, что живут, как в осаде, возле полуразрушенной церкви, и он было загорается найти их, но, увы, дорогу к церкви Милан не знает, и плана города у нас тоже нет. Да и время поджимает… Сейчас жалею, что мы всё-таки не нашли эту церковь и бабушек, но тогда настаивать на этом казалось неправильным – я всё время боялась «подставить», подвести сербов, подвергнуть лишней опасности того же Милана, поэтому старалась быть «тише воды, ниже травы».

Долго плутали мы потом и по Ораховцу в поисках дороги на село Велика Хоча. На «райский сад», как поётся об Ораховце в популярной сербской песне, город явно не похож – кругом довольно безликие бетонные коттеджи, ограды… И очень мало зелени. Видимо, многое изменилось со времени изгнания сербов, которые остались здесь только на одной улочке на окраине. Но в сербский Горний Ораховац я попала уже на следующий день, со священником из Великой Хочи отцом Миленко.

Пока же наш путь лежит дальше на запад, в сторону гор с грозным названием Проклетие, которые высятся на горизонте. У подножия их расположены два самых известных, пожалуй, косовских православных монастыря – Високи Дечани и Печка Патриаршия.

Круги света

…Наверное, одно из самых сильных впечатлений от этого дня поездки – ощущение непрерывной гонки, лихорадочного марафона, когда нельзя задерживаться, когда нет времени и надо всё успеть – за какие-то два-три оставшихся часа. Достичь, поклониться святыне – и оторвать себя с кровью, потому что – уже успело прирасти, сплестись невидимыми струнками, пустить корни вглубь сердца…

От городка Дечани в монастырь ведёт дорога, углубляющаяся в лесистое ущелье. Високи Дечани охраняют итальянцы: первый кордон – в начале дороги, у нас проверяют документы и открывают шлагбаум. Перед самым монастырём – настоящее военное укрепление из мешков с песком, бронетранспортёры, КПП, солдаты с автоматами. Пускать нас сначала военные не хотят, дескать, не время для посетителей, но потом всё же пропускают вместе с ещё одной подъехавшей компанией из центральной Сербии. У меня при этом забирают паспорт и дают взамен бейджик. На знакомство с монастырём – только полчаса…

…Из сумрака под аркой ворот вступаешь в круг монастырского двора в объятии мощных стен. Вот оно, место, куда так давно стремилась попасть! Дечанский монастырь я не раз видела до этого на фотографиях, поэтому всё кажется знакомым – и величественная церковь из мрамора двух оттенков, и цветущие липы позади храма, и белёные стены келий с галереей, и огромная сосна с источником-чесмой в четыре струи у подножия...  И во всём – какой-то благородный минимализм, или, вернее, аскетизм: строгие линии церкви, украшенной, словно вышивкой по вороту, лишь изысканной каменной резьбой, окаймляющей порталы, ухоженный газон вокруг… Обычно монастыри на юге утопают в цветах, а эта церковь на зелёном поле – словно огранённый камень на бархате, где ничто не мешает любоваться его блеском. Хотя, кажется, цветники я всё же видела позади храма, рядом с могучими липами и елями… Ничего лишнего – но этот идеальный порядок и чистота живые, уютные: на скамейке под сосной можно было бы просидеть не один час под тихое журчание фонтана, а в сухом желобе для стока воды перед церковью удобно разлёгся белый кот…

Небо пасмурное, но здесь ты словно всё время находишься на солнце – не палящем, а сияющем, лучезарном… Светом пронизаны и фрески внутри церкви – хотя там стоит обычный сумрак, – светоносен меч в руках Христа на знаменитой дечанской фреске «Не мир, но меч», светоносны Его грозные очи… Глажу, как старых знакомых, мраморных львов в притворе, кланяюсь гробам Неманичей, дивлюсь старинной купели для крещения младенцев, напоминающей чугунную сферу с крышкой, о чём-то расспрашиваю монаха у свечного ящика… Пора прощаться…

Печка Патриаршия. В названии этого монастыря существительное и прилагательное находятся совсем не там, где привычно слышит их русское ухо, а совсем наоборот. Не «патриаршая печка», а «Печская Патриархия» – средневековая резиденция сербских патриархов. Но имя и города, и монастыря – Печ – и вправду означает печь, хотя происходит от родственного «печина» – пещера: монастырь, как и многие другие, был основан монахами-пустынниками, подвизавшимися в пещерах в горах с грозным названием Проклетие. И приземистая церковь под лесистой горой, недавно заново оштукатуренная снаружи и выкрашенная в пламенно-красный цвет, тоже напоминает печь в старинном крестьянском доме – крепкую, добротную, источающую тепло… Причём напоминает не только снаружи, но и изнутри – узкими проходами и закоулками, словно мастер-печник, ладя колена в дымоходе, постарался сделать их систему как можно более сложной, надолго сохраняющей жар… На самом деле это не одна церковь, а целых четыре, пристроенных друг к другу в разное время, на что указывают таблички на стенах.

Внутри – сумрачно, гулко – и неожиданно просторно: из обширного притвора, расписанного фресками, ведут проходы в большую и маленькие церкви и какие-то ниши или внутренние часовенки для уединённой молитвы или, может, для исповеди (видела, как в такой вот закуток проходили люди на исповедь в Грачанице – не за решётчатой стенкой, как у католиков, но и не на виду, как у нас). Печская Божия Матерь – вся в золотых цепочках и украшениях, оставленных прихожанами – в благодарность за исцеление, помощь, сбывшуюся молитву… Каменные плиты пола отполированы ногами поколений молящихся, и, коснувшись их в земном поклоне, ощущаешь прохладу и это вот невещественное, из глубин идущее тепло… Печь… Божья печка, что топится молитвой и обогревает это ущелье. Дечаны – свет, лучезарный, солнечный, всё пронизывающий… Патриаршия – тепло, потаённый сердечный жар, костёр в холодной ночи…

Во время войны 1999 года в монастыре пережили осаду сербы, спасшиеся из города Печ во время массовых убийств и погромов. На монастырском кладбище за церковью, под высокой стеной, упокоились и жертвы боевиков УЧК. Среди них и молодой беженец Славолюб Радунович, который, не выдержав вынужденного «заточения» в обители, приютившей его с матерью, вышел погулять в город, и его тело с вырезанными внутренними органами было найдено через несколько дней на свалке, – эту историю я помнила по книге «Крестный путь Косово» православного журналиста с Украины Павла Тихомирова, который в 1999-м на свой страх и риск отправился сюда и прожил несколько месяцев в монастыре Печка Патриаршия.

В 2010 году рядом с могилой Славолюба появился крест с надписью «Юлка Радунович» – мать пережила сына чуть более чем на десять лет…

Перед церковью, рядом с ручейком, заключённым в прямое каменное русло, растёт дерево – шелковица. Дереву семьсот с лишним лет – его в XIII веке посадил, привезя саженец из Святой земли, сам святой Савва – не тот равноапостольный Савва, что считается небесным покровителем Сербии, а его племянник, Савва II, тоже из рода Неманичей, тоже бывший предстоятелем Сербской церкви и погребённый здесь, в Патриаршии. Диковинное это дерево – его разлапистые стволы от дряхлости не держатся прямо, а растеклись, расползлись, разлеглись по всей зелёной лужайке, а от них вверх тянутся юные мощные побеги, и дорожка под нависающими ветвями вся в чернильных кляксах от созревших ягод. Дотягиваюсь, срываю несколько – крупные и сладкие…

Вдалеке в ущелье гор Проклетие, цепляясь туманными космами за утёсы, низко бродят лиловые тучи, а здесь, вокруг сохранившихся на монастырском дворе фундаментов старинных построек, буйно цветут розы. К этим камням хочется припадать, эту землю хочется обнять руками, врастая сердцем... Как давно я мечтала добраться сюда… Пора уезжать – Милану ещё нужно завезти меня в Велику Хочу и возвращаться домой в Грачаницу. Желательно не затемно… Касаюсь руками древних камней, стараясь впитать, постичь, навсегда запомнить… Камни хранят тепло.

Фото: Надежда Локтева

Автор: Надежда Локтева