Оглавление
1#2002
Оглавление
Города и районы Самарской области

В лесах, где живет Киреметь

— Сызранский район

Областной журнал «Самара и Губерния», номер 1#2002 (март)

...Христос и Кереметь
В лесных сердцах на разный голос пели;
И долго-долго так ещё им петь...

Александр Ширяевец

В лесах, где живет Киреметь

Эти места чем-то напоминают карельскую тайгу: земля, покрытая ковром ломких седых лишайников и зелёным мхом, в котором прячутся коренастые боровички со шляпками цвета поджаристой хлебной корочки. Горы, покрытые сосновым лесом, черничник и торфяные болота, где ещё, говорят, водится клюква. Стремительные речки и тихие лесные ручьи моют узловатые корни деревьев. И россыпи гигантских валунов среди сосен, оставшиеся, как утверждают старожилы, «после потопа». С доледникового периода сохранились здесь и некоторые сообщества растений, реликтовые боры, которые учёные считают уникальным памятником природы. Щепки от древних сосен, сохранившие всю структуру дерева: с сучками, годичными кольцами и даже прожилками смолы, – можно найти на полях и в дорожной пыли; вот только на растопку такие «деревяшки» не годятся – окаменели за тысячелетия. Не с ними ли связан встречающийся в русском фольклоре сказочно-мистический образ волшебного «деревянного камня», исполняющего желания и раскрывающего тайны?

«Рачейские Альпы» – так называют это благодатное место – находятся на западе нашей области, на самой границе с Ульяновской. От Сызрани на электричке – минут сорок, а дальше – на попутках или, если повезёт, на автобусе. Можно пешком или на велосипеде. Именно этот последний способ дал мне возможность ещё по пути оценить изобилие этих мест: отойдя с дороги в глубину леса, я через несколько минут вернулась к своему рюкзаку с целой охапкой отборных рыжиков и маслят. И первое, что бросилось в глаза, едва я въехала в село, были опять-таки грибы: белые, подберёзовики, опята, – они сушились на всех завалинках и крышах, на разостланной мешковине в сенях у местных жителей (дело было в конце сентября).

Село Смолькино находится в десяти километрах от Старой Рачейки, ближайшие населённые пункты к северо-западу Алёшкино и Ерёмкино – уже на территории Ульяновской области. Прежде, когда Смолькино также принадлежало Симбирской губернии, три села связывал общий церковный приход – храм Николая Чудотворца в Ерёмкине. Сейчас эту церковь, разрушенную после революции, восстановили, но смолькинскую паству духовно окормляет теперь священник из Космо-Дамиановской церкви в Старой Рачейке (к сожалению, её прежний настоятель отец Геннадий трагически погиб этим летом – разбился на машине).

Смолькино – село по нынешним временам небольшое, большую часть его населения составляют чуваши. Есть магазин, школа, (правда, только начальная, старших детей возят на автобусе в Рачейку), фельдшерско-акушерский пункт и Дом культуры, в котором действует библиотека и даже свой чувашский фольклорный ансамбль, неоднократно выступавший в Сызрани, Тольятти и Самаре. Ансамблем смолькинцы гордятся, среди его участников есть и семейные пары, родители и дети: Мольковы, Аринины, Бейбулатовы, Коноваловы, Некрасовы, Туйзюковы. Организатором его и первым руководителем был Владимир Спиридонович Четвергов, заведующий районным отделом культуры. От бабушек записали полузабытые песни, те вспомнили, как водили хороводы, справляли праздники. По немногим старинным образцам заказали в ателье костюмы, те получились красивые, яркие и очень похожие на настоящие.

Ансамблем руководит Зинаида Семёновна Молькова, они поют вместе с мужем Захаром Васильевичем. Зинаида Семёновна – библиотекарь и староста села, уже много лет она собирает воспоминания старожилов, которых с каждым годом становится всё меньше и меньше, записывает легенды, рассказы о знаменательных событиях. И пишет историю Смолькина. Именно благодаря её бескорыстной помощи и появился на свет этот материал – Зинаида Семёновна не только позволила мне пользоваться сведениями из её архива, но и выступила в роли добровольного посредника и переводчика в разговорах с жителями: многие старики с трудом понимают и говорят по-русски.

Первые записи о селе датируются 1733 годом, но сами жители считают, что первыми поселенцами на этих землях были предки нынешних чувашей – те, что уцелели после разгрома Волжской Болгарии. Опасаясь преследования, селились в глухих лесных уголках, вдоль оврагов, на малоплодородных землях. Поля в окрестностях Смолькина и правда – песок да камень, хорошо родились лишь неприхотливые культуры: рожь, овёс, просо, горох, чечевица да конопля, из которой ткали полотно, вили верёвки. Одна из окрестных лесных деревушек так и называется – Конопляный. За лучшие поля даже устраивали кулачные бои с мордвой из соседних Алёшкина и Ерёмкина. Была и примета: хорошо парни подерутся – уродится в этом году горох...

В лесах, где живет Киреметь

Скудными были и луга – скотину: коров, овец, – пасли на лесных полянах. До революции лучшие луга принадлежали священнику: название Пуп-Сярань – «Попов луг» – сохранилось до нашего времени.

По некоторым версиям, название село получило от имени или прозвища первого жителя, охотника Смоляна, Смолько. В соседней Ульяновской области часто встречается фамилия Смолькины. Другая версия напрашивается сама: кругом на много вёрст сосновые леса, где издавна добывали смолу-живицу в промышленных масштабах. На старых деревьях видны следы подсочки, и тут и там под ногами валяются проржавевшие жестяные конусы, в которые стекала живица, и более современные – из пластмассы. У многих старших женщин заболевание вен на ногах – профессиональный недуг, полученный ими во время работы сборщицами живицы, когда приходилось таскать по лесу тяжеленные вёдра, наполненные смолой.

Лес кормил лесных жителей, лес и обувал, одевал. Из липового лыка плели лапти, заготавливали мочало, на специальных станках ткали рогожи, шили мешки на продажу. Как рассказала одна из старейших жителей Смолькина Матрёна Алексеевна Хованова, рогожный промысел долгое время существовал и при советской власти, за сто рогож колхоз платил полпуда муки. Из берёзовой коры гнали дёготь. Очень распространённым было ремесло углежога: звонкий, дающий много жара берёзовый уголь охотно раскупали для самоваров жители купеческой Сызрани. Многие держали лошадей, занимались извозом, нанимались на лесозаготовки. Между Ерёмкиным и Старой Рачейкой существовала деревянно-рельсовая дорога, по которой возили брёвна с делянок.

Почти до начала ХХ века избы в Смолькине отапливались по-чёрному. Дед одной из старожилок, Ксении Матвеевны Исаевой, научился в русском селе класть печки-голландки, а потом стал подряжаться класть их односельчанам. За что за его семьёй на долгие годы закрепилась уличная фамилия-прозвище – Голландские.

1921 год был трагическим в истории Смолькина. Лето выдалось засушливым, хлеба высыхали, не созрев, и одна из жительниц, принеся сноп с поля, решила подсушить его в устье печи: может быть, после этого зёрна можно будет смолоть? От случайной искры сгорела половина села, многие семьи остались без крова, а лесной пожар, бушевавший несколько дней, дошёл почти до Алёшкина.

В 1929 году в селе был образован колхоз. Первые два года многие были рады; и не только, как принято считать, пьяницы и лодыри: до 17-го года земельные наделы давали по числу мужчин в семье, и те, у кого было много дочерей, голодали. Революция упразднила этот, действительно несправедливый, закон, а с колхозом, как казалось многим, жизнь и вовсе пошла на лад: каждой бригаде дали корову, колхозников кормили на полевых станах. Старые бабушки пекли хлеб, свежие караваи привозили в поле и складывали в общественном шалаше – это казалось символом сказочного изобилия... Но в 1932 году начался голод. Особенно тяжело было весной: чтобы прокормиться, собирали в поле прошлогоднюю прелую картошку, ели липовые листья, сушили и толкли почки орешника, чтобы добавить в муку. Спасаясь от голода, многие уходили на заработки в Ульяновскую область и дальше, в богатые чувашские сёла, брались за любую работу, просили милостыню...

В лесах, где живет Киреметь

Трудно было и в военное и послевоенное время, однако, как вспоминает Мария Тимофеевна Якунина, молодёжь не унывала: в свободное время на полевых станах разыгрывали самодеятельные спектакли, устраивали концерты, привозили кино.

Во время войны многие женщины, заменившие в поле мужей, братьев и отцов, сели за руль трактора. И в мирное время профессия трактористки продолжала привлекать девушек, несмотря на трагическую гибель молодой жительницы Смолькина: от самодельного факела, которым девушка пыталась осветить в сумерках механизм, вспыхнул и взорвался бак с горючим...

Коснулась Смолькина и волна раскулачивания, хотя по-настоящему богатых людей не было: так, у отца Клавдии Ивановны Архиповой, Ивана Васильевича Коновалова, раскулаченного в 1931 году, было две коровы и две лошади, да крашеные полы в доме, что тоже считалось признаком достатка. Чтобы прокормить шестерых детей, нанимался на лошади возить лес, но добро, нажитое честным трудом, отобрали, а всю семью отправили в Карагандинскую область. Клавдию Ивановну вырастили дядя с тётей: в ссылке, в бараке из земляных кирпичей умерли мать, отец и брат...

По данным переписи 1958 года, в Смолькине было 414 дворов, в которых проживало 293 колхозника и 121 рабочий, люди держали 227 коров, 896 овец, 54 козы и 9 лошадей. Сейчас постоянных жителей здесь – около 300 человек, в личных хозяйствах около 100 коров и 70 овец. Жители – в большинстве своём пенсионеры. Лишь у немногих пенсии выше минимальной – 660 рублей, хотя трудиться приходилось очень тяжело. Как, например, Елизавете Поликарповне Игошкиной, всю жизнь проработавшей дояркой, или Матрёне Алексеевне Ховановой, которой довелось и рогожи ткать, и на мельнице работать, и в леспромхозе, и даже грузчиком, – и вырастить при этом девять детей, десятый, мальчик, умер в детстве. Как и многие женщины старшего поколения здесь, бабушка Матрёна неграмотная – походила немного в школу, потом мать не пустила – много работы было дома: пряла кудель, шила домотканую одежду...

Главным подспорьем для сельчан является огород и, как и встарь, лес. В хороший год сушёные грибы запасают мешками, собирают ягоды, лечебные травы: зверобой, бессмертник – от печени, липовый цвет – от простуды... Клавдия Ивановна Игошкина, 87 лет, например, вплоть до этой осени ни разу не покупала дрова – натаскивала вязанками из леса, благо он рядом – поле перейти.

* * *

Гремячий – деревенька в двух километрах от Смолькина, на самом берегу Усы. Улочка вдоль реки – три-четыре жилых дома, да ещё один, недостроенный, кирпичный, принадлежащий некоему «арендатору». Постоянных жителей нет – наезжают летом и по выходным, – и потому в Гремячем нам встретился один только местный абориген – рыжий пёс, который страшно обрадовался появлению людей и, увязавшись, бегал за нами весь день. Баба Зина хотела забрать его к себе, но уже у околицы Смолькина пёс отстал от нас и потрусил обратно.

По традиции русской топонимики слово «гремячий» фигурирует в названиях тех мест, где когда-либо ударила молния; например, «Гремячий ключ» – родник, образовавшийся от удара молнии. Когда я спросила об этом бабу Зину, она тут же припомнила случай, когда молния убила мужа и жену, и четверо детей остались сиротами. Но, проходя мимо Гремяченского оврага, баба Зина назвала мне его чувашское имя: Киреметь-Варе. Ну конечно, раз это место первыми обживали чуваши, то и первоначальное название деревни было чувашским – Киреметь, – а русские потом уж переиначили на свой лад. Да и какое имя первым просится на язык в этом скрытом от глаз лесном уголке?

У ближайших соседей чувашей - марийцев и мордвы (население соседних со Смолькиным сёл Алёшкина и Ерёмкина составляет в основном мордва-мокша) – имя Кереметь носит языческое лесное божество; причём не сказать, чтобы доброе: в марийской мифологии оно противостоит верховному богу-творцу Кугу-Юмо, хотя Кереметь – это не сатана в христианском понимании, а скорее – олицетворение стихийных сил, которые могут быть и дружественными, и враждебными человеку, и которые следует всячески задабривать приношениями. У чувашей Киреметь – понятие более широкое. Как говорит соответствующая статья «Мифологического словаря» под редакцией Е.М. Мелетинского, это «название категории духов, в которых превращались души почитаемых людей (в частности, предков, колдунов), а также название святилища, связанного с поклонением им». Наверное, что-то вроде славянских чуров или щуров (отсюда пращур).

Зинаида Леонтьевна Коновалова – родом из Гремячего. Маленькая, проворная, с живыми тёмными глазами и смешливым характером. И чрезвычайно легконогая – я поспеваю за ней с трудом. С бабой Зиной мы познакомились накануне вечером, и она, узнав о цели моего визита в Смолькино, тут же вызвалась сводить меня к «самому большому камню» и к пещере Стеньки Разина, «через которую Уса течёт». Как выяснилось, для неё самой эта вылазка была удобным поводом навестить дорогие с детства окрестности Гремячего, и потому любая остановка в пути обставлялась как некий торжественный ритуал: в каждом памятном месте непременно нужно было сесть, оставить кусочек хлеба, попросить доброй дороги у тех, кто жил здесь когда-то, и, конечно, выпить за помин глоток-другой из бутылочки, которую баба Зина прихватила с собой в дорогу. Так что очень скоро мне приходится прилагать немалые усилия, чтобы держаться твёрдо, и хвататься за крапиву, прогоняя туман перед глазами, а ей хоть бы что – шагает себе неутомимо, болтает, поёт и весело матерится по-чувашски и по-русски в ответ на карканье ворона (считается, что тот кричит «Гроб, гроб!», – и если в этот момент не «послать» его как можно дальше, то гроб в деревне обязательно будет). Умело передразнивает крик какой-то лесной птицы и радуется, как ребёнок, когда та откликается.

Баба Зина – в своей стихии. Все эти места исхожены ею ещё в детстве, вместе с дедом, который во время войны охотой добывал пропитание для большой семьи (отец погиб на фронте). Дедушка для неё – не просто близкий и любимый родственник, он – глава семьи в каком-то высшем смысле этого слова, непререкаемый авторитет во всём, что касается традиций и жизненного устроения, вроде древнего старейшины рода, и после смерти не оставляющего потомков заботой и покровительством («Киреметь»!). Перебираясь по жёрдочкам через речку, одолевая крутой склон или перегородивший дорогу ствол упавшего дерева, баба Зина приговаривала: «Ой, дедушка, помогай мне!»...

Первая достопримечательность, у которой мы останавливаемся, находится примерно на полпути к Гремячему – «сосна, к которой некрутов водили». Учёный, специалист по языческим верованиям, сказал бы, наверное, что сосна эта обладает всеми признаками священных деревьев, которым поклонялись наши предки: выросла наособицу, на опушке леса, да к тому же на пригорке, у перекрёстка дорог, и, судя по росту и обхвату, намного старше всех ближайших деревьев. Наверное, помнит времена, когда в солдаты брали не на 2 года, как сейчас, а на 25. Новобранцы – «некруты», как их здесь называли, – обнимали огромное дерево и просили: «Сосна, сосна, верни меня домой!».

Смолькинские «некруты» ходили в другое место, к Семиключью – так называется овраг, где сливаются семь родников. «Вдоль Семиключья ольха растёт, ветер качает верхушки. Наши молодые головушки меч посечёт», – поётся в старинной чувашской песне, сложенной в этих краях и бывшей неотъемлемой частью обряда проводов в армию, который бытовал здесь до наших дней – сейчас просто некого стало провожать, молодёжи в селе почти не осталось. Песня эта звучит теперь только на выступлениях смолькинского фольклорного ансамбля, восстановившего обряд проводов, благо воспоминания об этом сохранились в каждой семье: до недавнего времени парень, не прошедший через воинскую службу, считался в селе незавидным женихом, вроде бы и не вполне мужчина. Проводить старались достойно: специально откармливали и резали быка, готовили угощение, гуляли несколько дней. На лошади, украшенной лентами и цветами, ездили по селу и в гости, девушки дарили новобранцу платки, вышитые своими руками, он угощал ребятишек конфетами. Парня выводили из дома спиной вперёд – чтобы вернулся, люди выстраивались вдоль улицы, прощаясь с солдатом, давали наказы – чтобы не посрамил родное село, слушался командиров, а если надо – не струсил в бою...

Есть в репертуаре ансамбля и чувашский свадебный обряд с традиционным выкупом невесты, её плачем и утешениями подружек: мол, не плачь, подруга, а то глаза будут некрасивые, люди скажут: невеста слепая... Свадебные гуляния продолжались около трёх дней, с обязательным застольем, катаниями на лошадях и посещениями родных. А водки тогда даже на свадьбе пили мало – не больше рюмки. Традиционным чувашским напитком было пиво, но чаще праздники и заключение сделок отмечали квасом или чаем с кренделями. Сейчас, к сожалению, дело обстоит иначе, и пьянство – настоящий бич для села. Не было принято делать дорогих подарков молодым, скромным было и приданое: обычно сундук с одеждой и постельным бельём, тулуп, перина...

В лесах, где живет Киреметь

Во время свадьбы полагалось посещать священные и памятные места – может быть, от этого пошла современная свадебная традиция возложения цветов у Вечного огня, памятников и монументов? В окрестностях Гремячего таким местом был огромный – выше избы – камень на склоне горы, но к нему, как рассказывала баба Зина, дедушка разрешал ходить только членам их семьи, – видимо, это была родовая святыня. Внизу, у подножия, лежит другой, плоский камень – на нём невеста плакала. И Зина-апа, вспомнив молодость и накрывшись платком, искусно воспроизвела этот плач – с лукавым блеском глаз из-под платка, но с настоящей слезой в голосе...

У камня испрашивали благословения и счастья на долгую жизнь – и, конечно же, побольше сынков и дочек; потом молодые поднимались наверх и целовались. На верхушке камня раньше было гнездо какой-то большой птицы. Во время войны баба Зина с братом ходили сюда за яйцами, оставляя в благодарность горсть фуража, и птица привыкла к ребятишкам и, видимо, не обижалась, продолжала нестись, как домашняя курица...

Что касается пещеры Стеньки Разина, у которой баба Зина бывала в юности, то она находится далеко в лесу, почти у истока Усы. Однако в этот раз наша попытка найти её не увенчалась успехом: мы долго продирались вверх по течению реки через густой кустарник и злую крапиву в человеческий рост и наконец, потеряв терпение, выбрались на просеку (как сказал приехавший вечером из Старой Рачейки брат бабы Зины, не дошли метров двухсот).

По-чувашски название Смолькина звучит как «Аса Пусе» – «начало Усы», хотя через село протекает не сама Уса, а её приток Каргалка; Уса начинается выше, почти у посёлка Дружба. Легендарная разбойничья речка, впадающая в Волгу у Молодецкого кургана, в окрестностях Смолькина похожа на тихий ручей, петляющий меж ольховин, однако именно здесь в ней, в чистой и холодной воде лесных родников, до сих пор водится форель. Несколько лет назад, когда мы с друзьями стояли лагерем в походе недалеко от Гремячего, я видела стайку из трёх пятнистых рыбок, державшихся на перекате, куда мы ходили мыть котелки: пугливых форелей приманили остатки каши. В доме бабы Зины сохранилась старинная рыболовная снасть под названием атма – разновидность верши, нечто вроде лубяного решета с высокими стенками.

Возле Гремячего в Усу впадает Винная речка – во времена советской власти на её берегах тайно гнали самогон. Ниже Смолькина в неё вливаются воды Каргалки, которая, в свою очередь, имеет два притока, один из которых берёт начало у Семиключья. Ручьёв, родников и речушек здесь не счесть, несколько полноводных родников есть и в самом селе, кое-где сохранились выдолбленные из цельных древесных стволов колоды, в которых до сих пор полощут бельё. В старину на берегах ручьёв и речек стояло много водяных мельниц; половинку мельничного жернова я видела возле дома бабушки Матрёны. А вообще, как утверждают геологи, в глубине, в карстовых пустотах, здесь протекает большая подземная река. Немало пещер, большинство из которых почему-то связывают с именем Степана Разина. Самую известную, в окрестностях Смолькина, я нашла случайно ещё в том памятном походе, отправившись побродить и наткнувшись на интересное явление: будто растрескался цельный скальный массив, образовав живописный каменный лабиринт, в одном из закоулков которого обнаружился ход, ведущий под камень. Но забраться далеко не удалось: ни фонарика, ни свечки с собой не было.

С карстами связана и одна из местных легенд, страшноватая и таинственная, как и все остальные. О том, как когда-то в яму, разверзшуюся внезапно на дороге, рухнул целый свадебный поезд – молодые, гости и лошади с телегами. Несколько дней из-под земли слышались стоны, потом всё стихло. Не знаю, правда ли это, но у дороги к Алёшкину, возле лесного питомника действительно есть карстовая воронка, заросшая лесом. Многие смолькинцы помнят, что ещё лет двадцать назад в её центре был глубокий провал - колодец метров 15 глубиной, потом его затянуло песком. И дорога там делает резкую петлю – так, словно раньше пересекала место провала...

О том, почему провалился под землю свадебный поезд, старики говорят почти одинаково: проклял их кто-то – неудачливый соперник, а может, и другие недоброжелатели, – мало ли завистников у чужого счастья? В силу проклятия чуваши вообще очень верят; в старину в семейных ссорах старались не употреблять бранных слов, чтобы не притянуть злые силы, обходились безобидными оскорблениями: ты зерно, ты рожь, ты овёс... Верили, что словом можно причинить серьёзный вред и даже убить: проклянёшь – и человек станет болеть и умрёт, а то и вовсе земля его живым возьмёт, или в камень обратится. Есть на околице Смолькина камень, который местные жители называют «Бабай-тюле» или, попросту, «бабайкой». Напоминает он какого-то древнего идола, а скорее – надгробную плиту, на одном конце которой можно различить полустёртое изображение человеческого лица в остроконечном головном уборе с орнаментом, в котором ясно просматривается колесо с шестью спицами – солярный или громовой знак; ниже лица – выступ, будто сложенные на груди руки. Зинаиде Семёновне Мольковой удалось раскопать в этих краях историю о некоем старике-татарине («бабай» по-татарски – старик), который помогал разбойникам и за это не удостоился погребения на общем кладбище (старинное татарское кладбище сохранилось в окрестностях). Однако есть и другая версия: камень-де вовсе не надгробие, а... окаменевшая женщина в остроконечном чувашском сарпане, а «бабай» – мордовское произношение слова «баба». «Проклинали эту бабушку, говорили: «Будь камнем», – она и окаменела...».

В лесах, где живет Киреметь

Жертвой проклятия почитают здесь и местную языческую святыню – Каменного Коня. Коню этому, как утверждает главная хранительница лесных тайн Малка-апа – Меланья Андреевна Ионова – две тысячи лет, есть у него и имя – Самеле. По преданию, конь, даже несмотря на побои, не смог сдвинуть с места слишком тяжёлый воз с дровами, и жестокий хозяин, потеряв терпение, проклял верного труженика. И живёт теперь в Каменном Коне дух дождя – Киреметь. Во время засухи Коню до сих пор приносят дары (считается, что необходимо что-нибудь «живое» – яйца, рыбу и т.д.) и с помощью специального берёзового веника омывают его водой от Семиключья. Омывают водой и «бабайку», благо она совсем рядом; к Коню, находящемуся в глубине леса, в нескольких километрах от села, восьмидесятипятилетней бабушке Меланье ходить уже тяжеловато... Но когда я в разговоре, выясняя религиозную принадлежность своих собеседниц, назвала этот обычай языческим, на меня едва не обиделись: какое же язычество, если молитвы при этом читаются самые что ни на есть православные – «Отче наш», «Богородице», «Святый Боже»...

Наверное, истинно церковный человек с этими доводами не согласится. Но мне думается, что в нехитром крестьянском двоеверии куда больше праведности, чем в лукавом магизме многих современных людей, относящихся к православию как к страховке или счёту в банке; подозреваю, что самое большое общество обманутых вкладчиков находится в аду. Я думаю, что есть два вида язычников: одни в богах и лесных святынях ищут истинного Бога, праведного и милосердного, Творца всего сущего (земли, леса и камней – в том числе), а другие – места, где можно от Него спрятаться. Первыми движет любовь к земле-кормилице и всему, что на ней живёт и произрастает, вторыми – поклонение силе, откуда бы она ни происходила. Поэтому я не верю современным неоязычникам, хотя сама, каюсь, прошла через эту ступень (потому, собственно, и не верю). Хотя преклонение перед творением Божьим тоже может быть одним из путей к смирению – мы ведь не язычники, мы хуже, мы поклоняемся творению рук человеческих и во имя его бездумно разрушаем всё, что нас окружает... Оттого-то и приходит в упадок село.

В Смолькине, как и везде, самая большая проблема – это работа и, конечно же, люди. И прежде цвет сельской молодёжи, выучившись, стремился осесть в городах, не видя для себя иных перспектив, а теперь, после развала колхоза, и подавно. Те, кто не может найти работу, пропивают родительскую пенсию. Хотя, как считает Зинаида Семёновна Молькова, какая может быть безработица в селе: земля есть, сажай себе картошку на продажу, как делают многие. «Чтобы изменить жизнь к лучшему, нужно начинать с деревни. Знаменитый агроном Терентий Мальцев всегда призывал к тому, чтобы земля у нас была в почёте. Приучать детей к земле, к тому, что её нужно любить, тогда она и родит урожай, прокормит народ...». Кое-кто неплохо зарабатывает на заготовке леса: местный лесхоз продаёт делянки под вырубку, но, как считают разумные люди, процесс этот чем дальше, тем больше становится бесконтрольным и грозит самому существованию уникальных реликтовых боров. Как мне сказали в Жигулёвском государственном заповеднике, чтобы сохранить их, есть планы открыть филиал заповедника в районе Смолькина, но главное – переменить сознание людей, их отношение к земле.

И для этого совсем не обязательно купать Каменного Коня.

Автор: Надежда Локтева


Автор:Надежда Локтева